Дома дети видят, как родители готовят, поэтому спрашивают: «Когда будет готова еда?» А дети из детдома задают вопрос: «Когда дадут? Когда дадут завтрак? Когда дадут обед или ужин?» У них нет представления, что это чей-то труд. В их представлении еда просто должна откуда-то браться готовой.

Об одежде у них такое же представление. У меня был случай, когда одна девочка испортила то ли юбку, то ли платье. Это была очень красивая хорошая вещь, и когда я это увидела, то очень расстроилась. А она посмотрела на меня, махнула рукой и сказала: «Подумаешь… Еще дадут». 

В прошлом году в летнем лагере (летняя программа в реабилитационном центре «Вдохновение», которую организует фонд для детей из детских домов) меня удивила фраза одной девочки. Она сказала мне: «Я приехала сюда (в летний лагерь), чтобы найти приемку». Я сначала не поняла: «Прости, что ты сказала». А она снова: «Я приехала сюда, чтобы приемку найти». «Какую приемку?» — опять переспросила я. «Ну приемку, приемную семью». Это была уже довольно взрослая девочка, но все равно ей хотелось, чтобы у нее появились родители, которые будут заботиться только о ней. 

И этого так или иначе хотят все дети. Потому что сейчас у них совсем другая жизнь. Вот маленькие меня часто спрашивают: «А ты сегодня уйдешь?» Я сначала не сразу могла понять, почему они спрашивают именно про сегодня. Я говорю: «Нет, я сегодня не уйду. Я и завтра не уйду. Я буду с тобой все время, пока ты тут». А ребенок мне: «А как это все время? Вообще не уйдешь?» И тогда я спросила: «А почему ты спрашиваешь, уйду я сегодня или нет?» И девочка мне объяснила: «А потому что у нас так. Вот вчера была Мария Ивановна, а потом она ушла, и вместо нее пришла Татьяна Викторовна. А после нее будет Наташа». Они приучены, что есть определенный график, что воспитатели и няни меняются. И их очень удивляет, что мы (няни) никуда не уходим.

А еще маленькие дети часто говорят: «Ты моя самая любимая, я тебя люблю». Но они так ведут себя с любым взрослым, который с ними проводит длительное время. К сожалению, у них нарушена привязанность. Я с одними и теми же детьми уже семь лет лежу в больницах на реабилитациях. Когда я приезжаю, они ко мне бегут: «Таня, наша любимая!» Потом проходит два-три дня, они знакомятся с мамой ребенка-соседа по палате. Она проявляет к ним знаки внимания, и они начинают уже ей говорить: «Ты наша самая любимая». Это защитная реакция такая. Хочешь выжить — сделай вид, что ты любишь, если даже и не любишь, и тогда тебе будет хорошо.

Была одна девочка с генетическим врожденным нарушением. Состояние ее было не настолько тяжелым. Но у девочки была довольно необычная внешность, из-за чего, к сожалению, ее долго не забирали в семью. Это были 90-е годы, и с самого рождения до шести лет ребенок рос в больнице. Но так могло бы быть и сейчас, потому что при генетических заболеваниях состояние нестабильное, и детей просто боятся отпускать в другое место. Было ощущение, что медсестры любили ту девочку и много с ней занимались. Занимались не в образовательном смысле, а не гнали из общения. У девочки не было персонального взрослого, но без внимания она не оставалась. Она хорошо умела общаться для своего возраста, но у нее вся модель мира была построена по типу больничной жизни. Когда кто-нибудь выходил из комнаты, она говорила: «Вы в другую палату пошли? Или покурить?» Она всему подыскивала объяснения, которые ей казались наиболее логичными, и не имела представления о том, что мир не состоит из больницы. Она не знала, что это необычная жизненная ситуация приводит людей в больницы, а не наоборот. В ее представлении все люди были медсестрами, потому что других она толком не видела. 

Припоминаю еще такие истории. Забирали в семью одну девочку, уже довольно взрослую, девятилетнюю. По дороге она захотела в туалет, и я повела ее в ближайшее кафе. Перед тем, как она зашла в кабинку, я ее спросила: «Ты умеешь пользоваться туалетом?» Она гордо сказала, что умеет, а потом вышла вся в слезах, потому что намочила новые джинсы. Просто девочка не знала, что такое крышка унитаза, и можно только догадываться, какие туалеты были в ее детском доме.

Был еще один похожий случай. Тоже забирали девочку из детского дома, и она тоже захотела по дороге в туалет. У нее был сложный диагноз, в учреждении она жила с самого рождения. Там была не очень хорошая жизнь, но она была понятной: привычная комната, привычная кроватка, привычный горшок. А когда мы зашли в туалет в кафе, там все было совсем не так. Девочка стала плакать и повторять: «Я хочу в другую группу». Так она выражала свое недовольство, так она показывала, что новые условия ее пугают. Никак иначе она не могла выразить его, так как кроме жизни в группах больше ничего не знала о мире.

Жизнь до семьи
Я забрала Мишу из интерната, когда ему было 9 лет. Кровная мама отказалась от него в роддоме. Сначала Миша попал в дом ребенка, потом его перевели в детдом, а после этого — в интернат, где были в основном ребята с нарушением интеллектуального и психического развития. У Миши есть генетическое заболевание, но оно никак с этим не связано. 

Миша родился с эктодермальной дисплазией, из-за чего у него возникают проблемы с кожей, волосами, зубами — со всеми внутренними и внешними поверхностями тела. Когда я с ним только познакомилась, его кожа была похожа на чешую, один глаз не открывался, потому что ресницы стали расти вовнутрь. У него была сильная близорукость (минус шесть на оба глаза) и светобоязнь. Но в медицинских документах было написано, что никакой уход ребенку не нужен, а инвалидность ему оформили не по его основному заболеванию, а по умственной отсталости, которой у него на самом деле не было.

У Миши был план реабилитации, в котором было написано, что он ни в чем не нуждается: ни в очках, ни в специальных кремах, ни в зубных протезах. Дело в том, что детей с таким заболеванием начинают протезировать с трех лет. У Миши в 9 лет было 11 зубов, и ни о каких протезах речи не шло. Когда я его забирала, он весил 20 кг. В интернате делали просто: если он не мог что-то есть, то ему этого просто не давали. Для него не было никакой специальной диеты. Не можешь есть — твои проблемы. Первым делом дома я решила вопрос с протезами, чтобы ребенок смог хотя бы котлету осилить. 

Последствия жизни в детдоме и интернате 
При этом когда Миша только переехал, он набивал рот большими кусками еды, которые не был способен прожевать. Наверное, потому что еду отбирали. До сих пор я продолжаю ему объяснять, что дома так никто делать не будет.

А еще в первые дни он закрывался в ванной и включал стиральную машину. Его манила техника, потому что ни в детдоме, ни в интернате он ее не видел. И я научила его пользоваться машинкой и чайником, чтобы если он и нажимал на кнопки, то на правильные.

Было очень странно, когда Миша спрашивал у меня разрешения сходить в туалет. Наверное, в интернате их не выпускали просто так и нужно было отпрашиваться у нянечки. 

Как и многие дети, от которых отказались с рождения, Миша укачивал себя. И продолжает спустя много лет в семье. Включает музыку, раскачивается, успокаивается и засыпает. Он может это делать и в течение дня, чтобы расслабится, и перед сном. 

В школе приемных родителей нас учили, что когда ребенок попадает в семью, он должен прожить все стадии — от младенчества до своего возраста. И с Мишей было именно так.  9 лет я купила ему соску, потому что он тянул в рот пальцы. Потом ему это надоело, и соска больше была не нужна, но такой этап в его жизни тоже был. 

Страшнее всего мне было, когда Миша начинал биться головой о стену. Это происходило, когда он не был с чем-то согласен. Например, когда я ставила ему рамки: “Ты уже час смотришь мультики. Давай займемся чем-то другим?” Я думаю, что такое поведение было связано с тем, что для детей это был единственный способ выразить свое мнение. Такая направленная на себя агрессия. Когда Миша бился головой, он входил в такой раж, что это становилось опасно для него самого. Несколько раз я брала его в охапку, несла в душ и обливала водой, чтобы он остыл.
За год-полтора аутоагрессия прошла после работы с психологом. 

Прошлое до сих пор дает о себе знать, и Мише нелегко дается учеба. Сейчас он закончил 8 класс. Как только я забрала его из интерната, мы сняли ему умственную отсталость, и Миша стал учиться по обычной школьной программе. Учителя говорят, что сложности с учебой связаны не с отсутствием знаний, а с отсутствием должного самоконтроля. Первые девять лет его жизни за него все решали и ничего не требовали. Только когда он стал жить в семье, он стал учиться сам себя контролировать, то есть только в 9 лет.

Пустые страницы в фотоальбоме
В интернате Миша провел один год, пока я его не забрала. А до восьми лет он жил в детском доме. Его он вспоминает с теплотой, потому что там давали колбасу. И к ней у него до сих пор особая страсть. А в интернате колбасу не давали.

Миша хотел бы как-нибудь съездить в детдом, где прошло его детство. Я прошлым летом с ними связывалась, и мне прислали несколько фотографий, где Миша маленький. Я забирала его девятилетним, и в личном деле, которое мне отдали, была только одна фотография, которую сделали при поступлении в интернат. Такое жуткое фото… Как надо было не любить Мишу, чтобы так его сфотографировать! Этот снимок я с личным делом отдала в опеку. А еще была фотография, где Миша совсем грудничок. Она стоит у нас в рамочке. 

После запроса в детдом у Миши появились хоть какие-то еще фотографии о его детстве. Когда он стал жить дома, мы сразу стали делать каждый год фотокниги, чтобы у него сохранились кадры из детства. Да, только с девяти лет, но все равно будет, что вспомнить.